Они входили в прихожую. Когда мисс Бейтс оглянулась на Джейн, ее опередил взгляд мистера Найтли. Он перевел его невольно на ее лицо с лица Фрэнка Черчилла, на котором заметил — или ему почудилось? — смущение, мгновенно прикрытое смехом; но Джейн и точно отстала и деловито поправляла на себе шаль. Мистер Уэстон вошел в дом. Двое оставшихся мужчин расступились у дверей, пропуская ее вперед. Мистер Найтли подозревал, что Фрэнк Черчилл пытается поймать ее взгляд — он смотрел на нее не отрываясь, — но ежели так, то напрасно: Джейн прошла мимо них в прихожую, не взглянув ни направо, ни налево.
Для дальнейших реплик и объяснений не оставалось времени. Пришлось удовольствоваться предположеньем насчет сна — пришлось мистеру Найтли расположиться вместе со всеми за новым круглым большим столом, который своею властью завела в Хартфилде Эмма — никому, кроме Эммы, не удалось бы поставить его на это место и уговорить отца пользоваться им, а не маленьким пембруком , за которым мистер Вудхаус дважды в день трапезничал в тесноте и неудобстве сорок лет подряд. Чай прошел очень мило, и никто не торопился выходить из-за стола.
— Мисс Вудхаус, — сказал Фрэнк Черчилл, обследовав столик у себя за спиной, до которого мог дотянуться, не вставая, — что, ваши племянники забрали с собою свой алфавит — коробку с буквами? Она прежде стояла здесь. Куда она подевалась? Нынче как-то пасмурно, в такой вечер тянет к зимним забавам, а не летним. Помните, как мы славно скоротали однажды утро, угадывая слова? Не угодно ли вам поломать голову еще раз? Эмма с удовольствием ухватилась за эту мысль; в одну минуту извлечена была коробка, рассыпаны буквы по всему столу, и оба приступили к игре с азартом, который, казалось, не слишком разделяли остальные. Они проворно составляли слова друг для друга и для всякого, который изъявлял желание их угадывать. Больше всего это тихое занятие соответствовало вкусу мистера Вудхауса, который не однажды приходил в расстройство от более оживленных забав, затеваемых время от времени мистером Уэстоном, а теперь мог в полное свое удовольствие предаваться с нежною грустью сожалениям об отъезде «бедных бутузиков» либо, подцепив поблизости от себя заблудшую букву, любовно указывать, как красиво вывела ее Эмма.
Фрэнк Черчилл положил стопочку букв перед мисс Фэрфакс. Она окинула быстрым взглядом стол и принялась за дело. Фрэнк сидел рядом с Эммой. Джейн — напротив них, а мистеру Найтли видны были с того места, где он сидел, все трое сразу, и он старался как можно менее заметно увидеть как можно больше. Слово было угадано, и с легкою улыбкой отодвинуто прочь. Ежели предполагалось, что оно тут же смешается с ворохом букв и скроется от глаз, то ей бы следовало смотреть на стол, а не напротив — ибо оно не смешалось, и Гарриет, которая набрасывалась на каждое новое слово и ни одного не могла угадать, немедленно его подхватила и начала трудиться над ним. Она сидела возле мистера Найтли и скоро воззвала к нему о помощи. Оказалось, что это «оплошность», и, когда Гарриет с ликованьем огласила разгадку, у Джейн зарделись щеки, отчего это слово обрело примечательность, которой, когда бы так не случилось, было бы лишено. Мистер Найтли связывал его с пресловутым сном, но как это все могло быть — он понимать отказывался. Что сталось с деликатностью, скромностью его любимицы? Он боялся, что ее определенно опутали. На каждом шагу вставали пред ним изворотливость и двуличие. Эти буквы были не что иное, как орудие обольщенья и обмана. Детская игра, избранная служить прикрытием двойной игры, которую вел Фрэнк Черчилл.
С возмущением продолжал он наблюдать за ним, наблюдать с возрастающей тревогой, не веря своим глазам, и за обеими своими ослепленными приятельницами. Он видел, как для Эммы подобрали короткое слово, как с затаенной и коварной усмешкой подали его ей. Видел, что Эмма без труда его разгадала и нашла в высшей степени забавным, хотя, должно быть, и содержащим в себе нечто предосудительное, ибо она произнесла: «Глупости! Как вам не стыдно!» И вслед за тем услышал, как Фрэнк Черчилл, показав глазами на Джейн, сказал: «Дам-ка его ей — дать?» — и как Эмма, давясь от смеха, запротиворечила: «Нет-нет, не надо, я вам решительно не позволяю».
Но это не возымело действия. Галантный молодой человек, который, кажется, умел любить без сердца и располагать к себе без особых церемоний, немедленно подал буквы Джейн и с преувеличенно смиренной учтивостью предложил их ее вниманию. Мистер Найтли, снедаемый любопытством узнать, какое это слово, поминутно косился на них и быстро смекнул, что это «Диксон». Джейн, судя по всему, не отстала от него в сообразительности, но, разумеется, лучше уловила дополнительное значение, скрытый смысл, который заключали в себе шесть букв, расположенные в таком порядке. Она явно осталась им недовольна; подняла глаза, увидела, что за нею пристально следят, густо, как никогда на его памяти, покраснела и, бросив: «Я полагала, имена собственные не разрешаются», — порывисто, даже с сердцем, отодвинула от себя буквы, показывая своим видом, что более не даст вовлечь себя в это занятие. Она с решимостью отвернулась от своих нападчиков и обратилась лицом к тетке.
— Да, милая, ты совершенно права, — вскричала та, хотя Джейн не проронила ни слова, — я как раз собиралась это сказать. Нам в самом деле пора идти. Время позднее, и бабушка, я думаю, нас заждалась… Сударь, вы необычайно любезны… Так что мы вынуждены пожелать вам покойной ночи.
Джейн откликнулась на этот призыв с готовностью, свидетельствующей, что тетушка поняла ее верно. Она очутилась на ногах в мгновение ока, порываясь выбраться из-за стола, но многие тоже задвигали стульями и это ей не удавалось; мистер Найтли мельком видел, как к ней озабоченно пододвинули еще одну стопочку букв и она, не взглянувши на них, решительно смела их прочь… Потом она искала свою шаль — искал ее и Фрэнк Черчилл, — уже смеркалось, в комнате царила неразбериха и мистер Найтли не узнал, как они расстались.